Вокруг одни ненужные слова. Ненужный шум, от которого раскалывались на части, дробились внутри оба полушария мозга. И безвольное течение мыслей по реке сто раз ненужной жизни отвлекало, не давало сосредоточиться, что-то осмыслить, попытаться понять. Вся жизнь в один миг превратилась в пустую формальность, всего лишь способ существования белковой материи. Теперь отчуждение себя от себя – это реальность и падать в пропасть теперь нормально, падать вниз все дальше и дальше, не ощущая под собой ни воздуха, ни ветра, только безразмерный запах страха, терпкий и омерзительно неприятный, но уже сросшийся с внутренним существом. Падать можно бесконечно долго, падать и не знать, куда летишь, понимая лишь одно – впереди нас всех ждет один конец. Ощущение приближающейся смерти больше не наваждение, не беспокойные мысли, мешающие уснуть, сейчас эти чувства преследует, поджидают на каждом темном углу, готовые тотчас вонзить в спину печально известный предательский кинжал. Теперь это что-то вроде совсем реального предчувствия. Но это сознательный выбор каждого из нас, это то, что было неизбежно с самого начала, с самого детства. Просто раньше это было пустыми звуками, наивными мечтаниями, а теперь это реальность. Пугающая, багрово-красная реальность, пропитанная чувством безысходности и дорогим виски, а это то немногое, что, казалось, осталось прежним, родным. А еще прикосновения холодных пальцев, заставляющие мерзнуть и съеживаться что-то в глубине, в районе грудной клетки. Я чувствую, как все еще дрожит человек, ставший мне родным, человек, за которого я готов был отдать жизнь – пусть неосознанно, пусть под воздействием мимолетного порыва, но действительно искренне, по-настоящему. И эти новые эмоции, мысли теперь не давали покоя. Все-таки война стирает все границы, испепеляет трусость, оставляя только ненависть. Я морщусь от острой боли в плече. Я сжимаю с силой виски, пытаюсь унять звенящий шум в голове, разносящий каждую построенную мысль к чертовой матери. Ненужный шум, чужой шум, и слышен он только в моей голове, по поместью же гуляет абсолютная, безграничная тишина. Но боль, вновь и вновь пронзающая тело, инородная, непонятная, странная боль, вырывает из кровавого водоворота недавних воспоминаний и бессвязных мыслей. И эта боль словно не физическая, а моральная, от чего становиться еще хуже, еще противнее. Противнее от самого себя, от своей слабости. Хотя куда там? Я – всего лишь человек. И глупо продолжать верить, что никогда не буду чувствовать боль. Моргана, какие же мы все были наивными! Считали, что непобедимы, неуязвимы, считали, что быть Пожирателем – это не ответственность, а привилегия, спасающая от ран, от страха, от крови, которая теперь маленькими струйками стекает по раненному плечу. Все это фальшь. И смешно теперь наблюдать за тем, как рушиться старый мир, и почему-то при этом грустно бродить среди этих руин, в миг прогнивших и съеденных термитами. Я снова отвлекаюсь на боль в рваной ране, и слышу дрожащий, надломленный, сухой голос Элизы. Она шепчет какое-то заклинение, она спрашивает, болит ли рука и предлагает поискать зелье. Медленно поворачиваюсь в ней, голова в этот момент, как будто свинцом налита, улыбаюсь, слабо и измученно. Качаю голову, мол, ничего не нужно и залпом выпиваю очередной бокал виски.

Воспоминания былых дней, так далеких и в тоже время неисправимо близких, рвутся, расходятся по швам, ломаются, и гнуться, но все еще заставляют трепетать от ужаса. Человеческий мозг, как ни крути, хреново устроен, ведь каждый раз, закрывая веки, я снова и снова вижу все то, что хочется забыть: эти каменные, мрачные своды, колоны и мраморные полы особняка, ставшего очередной резиденции, в которой расположился Он. Темный Лорд. Тот-чье-имя-всегда-будут-бояться-называть. Темный Лорд, венец природы магов, человек, который сможет обуздать смерть, который сумеет избавить мир от нечистых, от грязных магглов и грязнокровок, недо_магов, недостойных жить на ровне с чистокровными. И снова волна боли, и снова волна истерического, меркнувшего на дне сознания, смеха. Смеха от осознания того, что все это бесполезно, что все это фарс, спектакль, где все мы куклы, ведомые талантливым кукловодом. Только зачем сейчас сожалеть о чем-то, ломать голову? Выбор сделан, договор с Сатаной подписан. И назад дороги нет, остается внутри лишь вера в то, что все это не напрасно. Что вся война – не пустой звук, не прихоть какого-то волшебника. И снова подводит память, воскрешает в голове эти эпизоды – люди, много чистокровных, достойных, великих магов, многие из них совсем молодые, едва закончили школу, но все (или практически_все) добровольно преклоняются перед Темным Лордом, протягивая ему руку. Руку, на которой навсегда останется Его печать. Ветеранов, тех, кто с самого начала был с Лордом, в этом зале не так много, зато почти все, кого я знаю, все тут. Все готовы жертвовать своей жизнью, своей свободой ради праведных целей, ради целей нашего Господина. И я тоже готов, сколько бы посторонних мыслей не рождалось в глубине сознания, сколько бы сомнений и терзаний не приходилось душить в себе. Еще немного, и снова ощутимая дрожь пробивает все тело насквозь. Я тогда плохо слышал слова, что мне говорили в тот день, но я запомнил нечеловеческое шипение, издаваемое Темным Лордом, и его холодные и от того скользкие пальцы на своем запястье. А после боль, похуже той, что я испытал, испытываю и буду испытывать от ранений и проклятий.
Метка.
Погружение в новую жизнь никогда не сотрется из памяти.

Алкоголь обжигает горло. Возвращает к реальности, помогает яснее открыть глаза. Заклинание Элизы начинает постепенно действовать. Не страшно, это пустяк и в этом недавнем порыве, когда я принял проклятье, адресованное Лиз, на себя, нет ничего героического или благородного. По крайней мере, мне так кажется.
- Плевать, это ерунда. Шрамы... украшают, не так ли? – кривая усмешка, нервный взгляд, в который раз, брошенный на рану. – Все будет в порядке, Лиз.
Слова уходят в мертвую тишину фамильного поместья Розье. Ничего не будет в порядке. Теперь я это понимаю.
Я откидываюсь на спинку дивана, устремляя пустой взгляд в потолок.
- Придется забыть все мечты… – бессвязный обрывок предложения. Я допиваю остатки виски в бутылке и снова смотрю в глаза Лиз. – Уже нет и не будет места детским, наивным мечтам. Да, это не такая реальность войны, которую мы представляли… – аккуратно убираю светлый локон с лица подруги, стараюсь ободряюще улыбнуться. Сейчас мне страшно за Лиз, но в то же время спокойно от того, что рядом нет Кассандры и что она не приняла Метку. Такие двойственные ощущения. Наверное, правильно, что первое задание мы прошли вместе. – Это непохоже на задания Круора, да? – горькая усмешка проскальзывает на лице. – И приказы Лорда не сравнить с приказами Терри. Все серьезнее. Но мы сами этого хотели, помнишь?

Роскошная зала поместья, ставшая в один миг мне отвратительной от нахлынувших воспоминаний, кружилась, растворялась, раскалывалась напополам и падала во внезапно разверзшеюся землю. Как там говориться? «Дрогнул занавес и упал. И под шквалом аплодисментов в преисподнюю рухнул зал». Именно. Все вокруг рушилось, грохотало, взрывалось, со стен падали картины, передо мной с потолка упала, разбившись, хрустальная люстра и в этих осколках былой жизни, словно на яву вставали картинки из прошлого, далекого и уже почти забытого. А грохот продолжал рвать на лоскуты слух, мысли, чувства…

Бах-бах.
Я вижу мальчика. Совсем маленького. Он улыбается, он весел, он счастлив, как никогда. За окном крупными хлопьями падает снег, в центре гостиной залы возвышается небывалого великолепия в глазах маленького ребенка рождественская елка, и помещение озаряют сотни, нет, даже тысячи волшебных свечей. От них исходит тепло и приятный свет, в воздухе пахнет шоколадным печеньем – именно таким, каким меня и брата в детстве часто угощала миссис Смит – и различной выпечкой. Я снова вижу того мальчика. Я всматриваюсь в его переполненные надеждой глаза, смотрю на его руки, которые мелко-мелко дрожат от волнения и нетерпения, и внутри у меня все сжимается от тоски. Я помню этот день, я знаю, что сейчас в гостиную войдет отец и Реджи. В это Рождество, когда Мавэрик забирал моего старшего брата с вокзала Кринг-Кросс, что-то случилось, и они задержались. Долгожданное появление брата и отца было самым лучшим подарком для маленького Эвана. Для меня.

Бах-бах.
В желудке и в душе все переворачивается. Я снова вижу себя. Подросток. Рядом на диванах, креслах и дорогих бархатных подушках вальяжно расположились все, кого я считал когда-то друзьями и, возможно, считаю до сих пор. Я с усмешкой припоминаю, что это за день. Нам по четырнадцать-пятнадцать лет, мы еще дети, наивные и глупые дети. Моя мать гостит у родителей, а отец на важном задании, – каком именно, он тогда еще не говорил, – а Реджи остался на каникулах в Хогвартсе, поместье абсолютно пустое, если не считать домовых эльфов. Этот день взросления, как потом часто называла его Кэсси, я не забуду. Дурацкий день, когда дети захотели почувствовать себя взрослыми и за светской болтовней распили несколько бутылок рома и огневиски. В первый раз, кажется.

Бах-бах.
И снова треклятая гостиная, и снова я смотрю на чужого человека, на светловолосого парня, который сидит на диване, обхватив голову руками. Странного парня, которого я не знаю, и который кажется мне смутно знакомым. Я знаю, что вижу себя, но, сколько бы не продолжал смотреть в это лицо – я не мог разглядеть себя, словно я и я из прошлого – два совершенно разных человек. Но, наверное, так оно и было. У меня холодеет сердце. Конечно. Тот самый день, когда однажды в нашей семье не стало Реджинальда. Он просто ушел и я не должен был спрашивать: как, куда и почему, я должен был молчать, как и всегда, потому что так было надо, так было правильно. Я должен был и я не задавал лишних вопросов. Чертов послушный мальчик! Впрочем, кто виноват в этом, кроме меня? Вот и приходилось душить всю злобу, обиду, растерянность и дикую тоску в себе. А еще тогда я навсегда зачеркнул все теплые чувства, всю братскую любовь, что я испытывал к брату. Ядом и болью пропитан тот, казалось бы, незначительный день.

Бах-бах-бах.
Завершающий аккорд. Последний акт. В залу не пробивается свет, тяжелые темные шторы наглухо задернуты, в воздухе чувствуется тяжесть предстоящего разговора. Передо мной сидел отец, он был спокоен и серьезен, как никогда раньше. Именно в этот день, ставший роковым, состоялась наша, грубо говоря, последняя поучительная беседа. Мавэрик говорил о Пожирателях смерти, о моем предназначении и о том, что мой якобы осознанный выбор вступить в их ряды – это выбор, в первую очередь, его самого, Лорда и всех остальных, а значит, он единственно правильный. И я верил его словам, как в непреложную истину. Отец всегда был и остается для меня авторитетом.

Все блекнет, растворяется. Боль в голове успокаивается. Комната медленно принимает прежний вид, нет больше причудившихся мне трещин, осколков и развалин. Мне это привиделось, это просто галлюцинации. Все возвращается к настоящему. Внезапно появляются силы в измученном теле (впрочем, это, скорее всего, дело рук Лиз), и с глаза спадает блеклый туман. На слова Элизы я отвечаю усталой улыбкой. Не дай Мерлин Кассандре узнать о шраме, об этой чертовой вылазке, пусть катиться она к гриндлоу, и Элиза это понимает.
- Проклятый день, – глухим шепотом говорю я, после чего добавляю, – я, наверное, схожу с ума…
Я снова обвожу взглядом залу. Нет и намека на какие-либо разрушения. Кретин. Параноик.
Улыбаюсь, услышав про Слагхорна и ночной колпак с фосфорическими звездами. Ловлю себя на глупой мысли, что сам никогда не задумывался о том, в чем спит профессор зельеварения, и подхватываю безумный смех своей близкой подруги.
- Мы сходим с ума, – негромко добавляю я с неоднозначной усмешкой.
На мгновенье ее последующие слова застревают тяжелым свинцом в воздухе. Улыбка и смех пропадает, я задумываюсь над сказанным. Элиза права. У Лорда веселые шутки. Я передергиваю плечами, вспоминания толпу авроров и троих совсем юных ребят. Мы едва не провалили задания… что же, хорошая проверка на прочность, мой почтенный поклон.
Я беру бокалы и разливаю новую бутылку виски. Протягиваю бокал Элайзе, с улыбкой поднимая свой вверх:
- За нашего Господина, его фантазию и первое боевое крещение, – мой бокал плавно ударяется о бокал Лиз, и я залпом выпиваю содержимое. Не морщась, не вертясь в поисках закуски. Обжигающий вкус алкоголя – стал чем-то родным и привычным.
- МакЛагген? Причем здесь он? – усмехнувшись, удивленно смотрю на Элизу. От имени гриффиндорца теперь совсем непротивно. Молодец, Эван Розье, ты во время перерос детские конфликты на почве вражды факультетов! – Ну-ну, этот тот самый МакЛагген, покоривший твое сердце, Лиз?
Я улыбаюсь. В общем-то, Элиз не особо любит посвящать меня и даже Булстроуд с Крэбб в свои сердечные дела. Ну, по крайней мере, насчет девчонок я не уверен, знаю лишь, что со мной она редко обсуждала МакЛаггена. Об остальных ухажерах – пожалуйста, но почему-то только не о нем. Или я просто забыл? Однако, это наталкивает на определенные мысли…
- На самом деле, я имел в виду Теренса. Нашего несменного лидера Круора, не забыла его? – усмешка, очередной опустошенный бокал, а алкоголь уже растекся по венам, освободил от оков несказанные когда-то слова и не озвученные мысли.

Все пришло в норму, словно и не было никаких галлюцинаций, помутнений рассудка и боли в раненном плече, словно не было ровным счетом ничего, как будто все сон и я придумал все проблемы, все видения сам. От скуки. Или по другой причине мне неизвестной. Я снова хорошо слышу, больше нет в голове трескающегося шума и грохота, нет туманной пленки, застилающей глаза, что так мешала и не давала разглядеть реальных вещей, даже запахи вновь стали ощутимы. Правда, в голову полезли смешные мысли о том, что, быть может, и в действительности ничего было, что все это плод разыгравшегося воображения, что рана на плече оставлена Гремучей Ивой, что я сейчас сижу с Элизой в гостиной родного факультета, а не в чужой и безрадостной зале собственного поместья, а главное – что не было никакого выпускного, Метки, задания, авроров – и мы все еще дети. Забавная все-таки ирония жизни: мы всегда так хотим повзрослеть, так хотим избавиться от оков детства, получить такое желанное право на вседозволенность, мы хотим стать хоть чуть-чуть самостоятельными и свободными, но когда вырастаем, то пониманием, что нет поры лучше, чем детство и отрочество, даже несмотря на все проблемы и терзания этого возраста. Пусть хоть тысячу раз мы будем переживать первые неразделенные влюбленности, неудачные свидания, первые неуды по учебе и наказания, чем понимать, что во взрослой жизни нет и не будет желанной свободы, о которой теперь думаешь, как о чем-то несуществующем, иллюзионном, придуманном кем-то и недоступном людям. Свобода, как призрак мертвой невесты, как очередная сказка Барда Бидля, как мифы и легенды, прочтенные в книжке по истории магии или как заветная мечта, давно сгнившая под тленом реальности, которая пугает своей бескрайней жестокостью. Каждый из нас, так или иначе, как будто загнанный в клетку зверь, лишенный свободы, озлобленный, воля которого либо сломлена, либо задушена в чреве, так и не сумевшая родиться, но который понимает, что бунт – это погибель, смертельный приговор, подписанный своей же рукой, ведь бунт заканчивается там, где мы хотим умереть красиво, но смерть не бывает красивой. Вот и приходиться подчиняться обстоятельствам, добровольно надевать кандалы и черные повязки на глаза и учиться жить с тем, что имеешь. Приятным бонусом идет то, что со временем мы привыкаем к своей участи, мы ее даже можем полюбить, почти по-настоящему, как в детстве и юности, когда мечтали о чем-то похожем, только более возвышенном и поэтичном. Впрочем, я что-то начинаю повторяться, поэтому снова перевожу взгляд на свою родную блондинку, обрывая бурный поток бесполезных мыслей.
- И, правда, напомни мне последний адекватный день в нашей жизни, – усмехаюсь я, вновь наливая виски. Элиза, кажется, не против, да и я понимаю – нам обоим необходимо отключиться от внешней реальности и хотя бы на время забыть то, что каким-то чудом удалось пережить. – Я теперь ни на что не хочу рассчитывать. В тот момент, на задании, мозг, как будто отключился. И слышен был лишь поток бессвязной ругани нашего напарника, да и сыплющиеся проклятья из палочек этих чертовых авроров… Знаешь, быть в этом случае пессимистом выгодно – надеясь на смертельный исход, мы в итоге получаем почти_не_проваленную первую операцию. Поэтому за нас, этот день и пусть горит он адским пламенем! – улыбаюсь, произношу последние слова с деланной торжественностью и помпезностью, умело меняя интонации в голове.

Отчасти печально улыбаюсь, услышав пространное «да» на вопрос о гриффиндорце. Я не знаю, притворилась Элиза и, действительно, задумалась и не услышала то, о чем я сказал. Впрочем, это не так важно, да и я никогда не стану что-либо выпытывать, пока человек не скажет сам. Ну, разумеется, это распространяется только на близких друзей.
- Бракосочетание? – с улыбкой приподнимаю я, в слегка наигранном удивлении, бровь. – Положение в стране самое удачное для проведения свадеб и помолвок, да?..
Скорее всего, это был сарказм, я сам толком не понимаю, от того лишь, что после этого слова – только послушайте: «бра-ко-со-че-та-ние» правда же сразу вызывает неопределенные рвотные позывы? – в голове по крупицам сложился образ красавицы Лавинии в свадебном платье – почему-то именно таком, какое я видел на матери, найдя как-то колдографии с… бракосочетания Элеонор и Мавэрика –, однако мое воображение не скупо на сюрпризы, поэтому мгновенно вместо Мальсибер появилась Кассандра…

Я тряхнул головой, допив свое виски и быстро налив еще. Наваждение прошло, а жгучий осадок остался.
- Без понятия, – отвечаю я, восстанавливая в голове то, о чем мы говорили, – может быть, на другой операции? Кто знает, куда Милорд решил его отправить.

Раньше я представлял себе будущее. Четко, красиво и так, как надо. Я думал о будущем не как о возвышенных амбициозных мечтах, а как о реально достижимых целях. Так уж повелось с детства – мечты не дают фундамента для жизни, как то делают четко обозначенные цели. Я был глупым мальчишкой, самозабвенно прожигающий свою жизнь и выкрикивающий громкие слова о верности Лорду, о будущей блестящей карьере, роскошной жизни в мире без грязи и сорняков под ногами, коими были и всегда будут грязнокровки, о семье, о детях, на образования которых не будет жаль никаких денег, о жене, которая будет во всем послушной куклой, живой, но при этом не влезающий в дела мужчин. Сейчас смешно, конечно, а раньше это то, что грело душу, заставляло бороться, как бывает в подростковом возрасте за какие-то несуществующие идеалы, глупое признание толпы и прочие вещи, которые, как ни старайся, сейчас не значат ровным счетом ничего. Лишь только пыль осталось от того, что было раньше. Охапка сгнивших листьев-мыслей на заброшенной, одинокой улочки маленького города – что давно поселился в голове –, которого нет на карте, но который когда-то славился своим великолепием и чудесами, а после дождей, длившихся ровно четырнадцать лет, он увял, став бестелесным призракам, скитающемся в руинах разрушившихся иллюзий. Впрочем, теперь это правда, не так важно. Сейчас, казалось, вообще все перестало носить былую важность и значимость. Ну и пусть, так даже легче. Стало вдруг как-то противно и тошно от самого себя… к чему здесь строить из себя недобитого самоубийцу? Думать о собственной невыносимой чувствительности и боли, о том, что хожу по краю? Сам напросился, сам виноват. И все, что удалось пережить – еще не предел, будет хуже, в стократ хуже, а это только начало и, учитывая, как это самое «начало» на меня повлияло, не трудно представить, что через некоторое время я совсем превращусь в психа. Какие-то галлюцинации, эпизоды из прошлого, мании, посторонние мысли, когда следовало бы послать все к черту – основательно так, раз и навсегда. Привычка думать – хуже привычки жить и если на чистоту, то это, порой, не продуктивно и даже опасно. У меня есть курс и намеченная цель, поэтому пристегнитесь и оставайтесь на связи. Счастливого пути. Мне, в больше степени, разумеется. Ну, что же, пора разрывать цепи, связывающие меня с прошлой жизнью, а заодно и с одной из составляющих моего я, которая слишком уж склонна к трагизму, драматизму и прочей мерзости.

- Выпуск? Смеешься? Я и первые полтора часа с трудом могу вспомнить, – вполне веселая усмешка, как будто недавние мысли разорвали смирительную рубашку, которая сковала все эмоции и чувства.
На самом деле, я действительно с трудом припоминаю последний день, прощальный день со школой, детством и прочими бла-бла-бла, которые, однако, в тот день трогали меньше все. Разумеется, все мысли занимало будущее, его светлые и радужные перспективы, и все такое. Куда там горевать по ушедшему детству? Оно тогда, после выпускного, еще не ушло, безвозвратно прошло оно только сейчас, когда пришло суровое осознание своей наступившей взрослости. А тогда… предвкушение новой жизни, ведь, кажется, большая половина мечтала скорее выпустится из школы, чтобы присоединиться к этому огромному идеально слаженному механизму – войне.
- Ладно-ладно, – смеюсь, – признаю, для первого раза получилось более-менее неплохо… Убить? Какая ты коварная, Элиза, – это, конечно, сказано так, в шутку, я бы сам с удовольствием прикончил того мальца, – впрочем, он, наверное, сам предпочтет утопиться в озере с русалками, нежели рискнет пойти на второе задание, поэтому не стоит утруждаться и пачкать руки. 
Свадьба Лиз. Миссис МакЛагген. В голову вновь лезут малоприятные мысли о надвигающихся свадьбах, только сейчас они уже не кажутся таким омерзительными. Переживем как-нибудь. Правда, Лиз жалко… гриффиндорец, мать его, пусть и чистокровный, но все равно это что-то не то. Хотя разве это имеет значения? Так решили родители. Точка.
- Я буду являть собой образ достопочтенного джентльмена с отменными манерами, – торжественно обещаю я, приложив для пущей важности руку к груди, – даже драки не устрою, честно слово.

Право, неожиданно вопрос Элизы застает меня врасплох. А я вообще думал, когда принимал Метку, когда говорил, что хочу этого, что сделаю это, что это награда и все прочее? Не знаю, не помню, да и вспоминать не хочется. Что сделано, то сделано, да и я, на самом деле, вряд ли уже разуверю в правильность основной политики Темного Лорда. Разве что, если рассматривать частично, но в целом идеологию чистоты крови уже ничем не заменить. И об этом, как ни прискорбно, я думаю и говорю на полном серьезе.
- Как думаешь, какой ответ подойдет? Хм, к примеру, такой: я искренне верю, в правильность идей Милорда и готов пролить свою кровь, лишь бы искоренить из мира магии кровь грязную? Или как тебе такой вариант: я уверен, что верность Лорду спасет мою шкуру, поможет взобраться на какой-нибудь «холм славы», например, взойти быстро по карьерной лестнице или еще что-то из этого числа? – перестаю корчить из себя потрепанного и, надо признать, не особо умелого в данный момент остряка, и добавляю с горькой усмешкой: – честно, Лиз… ты же сама знаешь мою семью, другого выхода не было, да и я не хочу оставаться в тени, пока за окном настоящая, кровавая война. Я бы просто не смог даже заикнуться кому-то, что решил выбрать нейтральную сторону… никаких полутонов, помнишь? Вот это я считаю неправильным – уйти в сторону, а остальное уже не так важно.
Впервые я сам понял ответ на ее вопрос, лично для себе осознал это. До этого я как-то не задумывался о причинах принятия Метки. Собственно, больше и не хочется об этом думать.
- Ну а ты как? Это было твое решение или просто потому, что так надо? Или есть третий вариант?
В данный момент не имею ни малейшего представления о том, как ответит Элиза. Никогда мы не говорили на эту тему, и сейчас сложно даже представить, каким может быть ответ.
- Брось, Лиз, – уверенно так говорю, а сам понимаю, к чему она клонит. Ее волнение и страх передаются мне, но я стараюсь подавить эти чувства, не надо сейчас думать о плохом и гадать, что случилось. – Вот увидишь, завтра объявиться. Не думай о плохом, ладно? Этот уж нигде не пропадает, сама знаешь. Кроме того, времени, быть может, не было нас предупреждать, да и сов сейчас опасно посылать. Все перехватывается. Давай просто напьемся и обо всем забудем? Хотя бы на время.
Вот так резко и на чистоту. Плевать, уж с кем, а с Монтегю мы всегда на одной волне. Я растягиваю губы в улыбке, вальяжно раскидываюсь на диване и ленивым взмахом палочки включаю тихую мелодию на волшебном радио. Черт знает, кто поет, да и неважно – главное, что атмосферно для погружения в забытье.

Черт его знает, за что цепляться, что начинать ценить и для чего теперь вообще жить, к чему стремиться. Когда-то было время, и я читал про подобные моменты в жизни – когда ты застреваешь на перепутье нескольких дорог, когда прошлое уже мертво, а будущее еще не родилось, так важно не сделать неправильный выбор, пойти не по той дороге. Многие, конечно, скажут, что неправильная дорога уже выбрана мною, но это не так. Если мы ошибаемся, поступаем не так, как считают остальные, то кого это касается, кроме нас? То, что другие считают ошибкой, для нас нужный, правильный выбор. И отвечать за него нам. Тут уж все зависит от внутренних предубеждений. Да и, собственно, зачем завязывать в голове никому не нужные узлы, что-то думать, о чем-то переживать и устраивать трагедии по поводу правильности или неправильности выбора? Выбор сделан, и все. Разве что, порой, не знаешь, что будет дальше, просто потому, что перестал видеть будущее. А это, в любом случае, вызывает непроизвольный страх, от которого хотелось бы избавиться, но это сделать уже практически невозможно. Это все же странно, ведь пару лет назад жизнь виднелась, как на ладони и легко можно было представить себе, во что выльется твоя жизнь, какой будет старость, а теперь ничего этого нет. Где-то читал, что, когда не можешь представить своего будущего, значит, его у тебя просто нет. Наталкивает на определенные мысли, от которых, однако, ничуть не страшно. Какая разница, умереть сейчас или через пять, десять лет? Привычка к жизни с каждым днем все убывает и убывает. Я ловлю себя на скользкой, мимолетный мысли, что, на самом деле, совсем бы не расстроился, если бы сегодня умер. В самом деле, какая разница? Настроя, стимула жить уже нет. Или его нет только в данный момент, знаю же, что, возможно, завтра все измениться. Или уже нет. Плевать. В жизни сейчас меня мало что держит, поэтому рассуждать и мыслить о смерти легко, не так ужасающе страшно, как было когда-то. Жаль, конечно, тех, кому я дорог, но… эгоизм, растущий в геометрических прогрессиях, заставляет не думать сейчас о родных и близких.

Оказывается, любит. Элиза. Может быть, я где-то догадывался, может быть, чувствовал это, но никогда бы не смог поверить. Это странно, и это почему-то радует. Значит, не до конца система «родители сами выбирают жениха/невесту, от которого тошнит всю оставшуюся жизнь» утвердилась, значит, в жизни есть место исключениям. И я рад за Лиз, честное слово, рад, только все равно это «люблю», прозвучавшее из ее уст, в голове не укладывается. Наверное, потому, что в моей жизни и ее, наверное, тоже, не было место настоящей, взаимной любви. Одни страдания, отголоски чувств, потери… пустые обожженные странички от настоящей любви.
- Получается, не до конца прогнили сердца, – говорю я, а голос сел и охрип, только это, наверное, от алкоголя, который, кстати, так умело развязывает нам языки. Сейчас невольно говоришь то, о чем трезвым бы промолчал. Ну и пусть, в общем-то. – Я рад за вас, честно.
Это прозвучало настолько искреннее, серьезно и как-то тоскливо до слез, что мне стало не по себе. Отвратительное, липкое состояние сдавило в железные тиски сердце. Не хотелось сейчас ни страдать, ни убиваться и плакаться о том, как несправедлива судьба. Надо становиться старше, в конце концов.

Я видел, как скатилась слеза по щеке у блондинки, когда она заговорила про погибшего брата. Я не смог бы сейчас найти слов утешения, но они и не нужны были, пустые, бесполезные, отчасти лживые слова, ведь все всегда одно и то же: «все пройдет, все нормально, не переживай». Я же знаю, ничего не прошло и никогда не пройдет, ничего не будет нормально и как прежде уже точно не станет, да и как не переживать, если ушел из жизни самый близкий человек? Жалость и участие – бесполезные вещи, от них не легче становиться, а только хуже. Я положил руку на ее тонкое плечо и слегка сжал его. Жесты, порой, заменяют образовавшуюся пустоту лучше слов. Но последующие слова блондинки заставили меня испытать неприятное покалывание в районе сердца.
- Посмотрим, Элиз, посмотрим, – в голове не укладываются возможные слова, которые при встрече я мог бы сказать брату, – если у меня хватит сил, конечно.
Этих слов просто нет, я не знаю, что сказал бы ему, я даже сомневаюсь, смог бы я к нему просто подойти. Трус. Трус, не умеющий говорить слова прощения, который вряд ли сможет что-то изменить, построить отношения заново, даже если хочет. А я не знаю, хочу ли на самом деле. Наверное, все-таки хочу, даже, пожалуй, от того, что могу потерять его, как Лиз потеряла Ноубла… и от этих мыслей еще холоднее на душе становиться.
Поворачиваюсь к Монтегю, вскинув бровь. И что она задумала на этот раз?
- Правда, – отвечаю я с усмешкой. Раз, два, три, четыре, пять, ты идешь меня искать?

Растворяемся в пространстве медленно, зато теряем себя настоящих быстро; забываемся между реальностью и вымышленным, но более приятным миром, что дарует алкоголь и расслабление, долго, наверное, только потому что срослись с этой жесткой действительностью корнями и цепями себя сковали в абсолютном трансе постоянного понимания того, во что вляпались на полной скорости. Даже сны превратились в пугающие кошмары, они предатели, в них теперь тоже невозможно спрятаться и спастись, не дают этого сделать кошмары и хроническая бессонница, когда даже волшебное зелье «сна без снов», увы, совсем не помогает. Сейчас вообще теряешься, не знаешь и не понимаешь, что тебе может помочь, что может дать понять, что не до конца все потеряно, что есть еще смысл хотя бы существовать, продолжать за что-то бороться, проливать кровь и ходить по краю бездонной пропасти, в которую если провалишь, то к свету больше дороги не найдешь. Хотя мы, наивные дети, уже давно соскользнули с этой тончайшей тропинки и канули в темную пропасть, просто мы этого не замечаем, нам кажется, что не все еще потеряно, что есть еще силы пролазить в нору и цепляться за то, чего больше нет. На самом деле, это не только весьма пафосное и поэтичное толкования своей слабости и сомнений, это скорее то, чего не знаешь, в чем пока не можешь разобраться. Это реальность с приставкой «увы». Туда дальше пройдут все сомнения, метания и бестолковые терзания, туда дальше, по прошествии лет и сотни выполненных заданий, все измениться, все станет более понятным, ясным и четким. Может быть, действительно надо подождать, потерпеть, и только потом все станет таким, каким должно быть? Придет какое-нибудь волшебное озарение, мифическое понимание того, за что боремся и идем на войну, так и так, но мы войдем во вкус и перестанем бояться своих теней и случайно отклеившихся масок. Говорю же, пока просто мы застряли между двумя жизнями, двумя истинами, когда даже вкус виски кажется чем-то терпким и родными, но никак не служит способом мгновенно отключиться и оборвать все провода после второго бокала. А у меня в руках уже, какой по счету бокал? Понятия не имею, я потерял счет всему – алкоголю, времени, датам и числам, жизни. Да и плевать, на самом деле.

- Любить, Лиз. Большего не надо. И не отказывайся от этой любви – она выше, чем мы можем себе это представить, – что бы не случилось. Уж поверь мне, я знаю цену потраченным в пустую чувствам, – с ощутимой горечью говорю я и слышу, словно со стороны свой хриплый, осевший и сухой голос. Снова опустошаю стакан, на мгновение, ощущая приятный прилив слабости и удар в висок.
К сожалению, я действительно так считаю. Никогда бы раньше не подумал, что я смогу вести вдохновенные беседы о любви. Никогда не понимал этого чувства, пока сам с ним не столкнулся однажды на последнем курсе. Кто-то сказал, что это все пустые и ничего не значащие глупости, которые я сам как будто не желаю отпускать из головы, но я до сих пор не могу выбросить из оттуда ту ночь и каждый раз прокручиваю ее голове, что-то решаю, думаю, что было бы сейчас, поступи мы с ней по-другому, хотя бы чуть-чуть иначе. Но пришел я к единственному, надо признать, очевидному заключению – если бы не было столько слабости, гордости и глупости, сейчас все было бы по-другому. Да, открытие, ничего не скажешь.

- Ты угрожаешь мне? – с улыбкой поднимаю брови в наигранном удивлении и деланном возмущении, – меня трогает твоя забота, но лучше будет, если я сам, своими силами дойду. Ты права, аристократы не оценят такой отчаянный шаг.
Стараюсь превратить серьезный разговор в подобие своих старых надменных шуточек. Видно, не сильно получается. Как быстро угас порох, да? Или это просто от Элизы ничего уже не скроешь, она, насколько я знаю, быстро изучает и проникается во внутренние хитросплетение человеческих «я». А уж меня-то она понимать за несколько лет научилась. Даже грустно, на самом деле. Или, скорее, даже непривычно.

Оглушительный треск, скрежет стекла по стенкам черепа. Что-то снова раскалывается, пропадает и теряется в этой бездонной пропасти. Что-то, что еще продолжало связывать меня с прошлой жизнью, со старыми мыслями и целями. Этому что-то уже больше нет названия, но оно, помниться, помогало дышать и сдерживать старые, болезненные воспоминания, пропитанные колючей болью. А теперь конец, плотину прорвало. Мыслей в голове перебор, они как горячая лава или океанский тайфун, сносят все на своем пути и не дают сконцентрироваться хотя бы на одной из многочисленных ниточек, забравшихся в голову мыслей. Хотя, по сути, что послужило причиной поломки? Всего пара слов. Пара жалких слов. Все-таки, надо признать, слова значат куда больше, чем мы думаем.
- Все то, чего у меня нет? Что это «все» – долг перед семьей, моя невеста, мнение родителей или что-то еще? – не слышу своего голоса и не до конца понимаю, говорю ли я это вслух или продолжаю вести бесконечные внутренние монологи, – не знаю,… я ничего не знаю, понимаешь?
Пф. Зато я понимаю, что Лиз вряд ли устроит такой ответ. Хрустальный бокал выскальзывает из ослабевших рук и разбивается на тысячи мельчайших осколков. Бессмысленным взглядом смотрю, как по разбитому стеклу растекается горький алкоголь, смотрю, и не вижу перед собой ничего, кроме Кассандры. Как не во время, Элиза, как не во время.
- Да, бросил бы, – слова, как стальные, срываются с губ и падают с оглушительным звоном на мраморный пол.

- Ну а ты, Элиз, что выбираешь? Правда или действие? – моя очередь, чего уж.

Отредактировано Evan Rosier (14 июня, 2012г. 12:22:58)