Темнота. Глухая, тягучая темнота. Не было тунелей. Не было вокзалов с поездами. Не было жизней перед глазами. Была темнота. И в этой темноте кто-то был. Он крался за ней. Он караулил. Как хищный охотник, как заправский игрок в кошки-мышки. Он поджидал её, зная, что сердце вот-вот сдастся и взорвется в тисках леденящего ужаса. Она горела. Горела изнутри. И в то же время было чертовски холодно. И так страшно... Господи, как же ей было страшно! Потому что кто-то шевелился там в темноте. И они оба знали, чем все это кончится.
Одно слово. Лил. Голос. Такой теплый, такой... обеспокоенный голос. Он был ей знаком. Он был оттуда, из мира живых. И он звал её. Следовать за ним, слушать его. Молить, чтоб он не умолкал в своем несвязном бормотании. Странное покалывание прошло от корней волос до щеки. Теплое. Живое. Она жива. Она будет жива.
- Джеймс... - она совсем не узнала свой голос. Такой далекий, сиплый. Он даже исходил не из её гортани.
Девушка силилась открыть глаза. Боль навалилась на неё разом, подчиняя себе, доказывая что лучше было умереть там в коридоре. Коридор... Там что-то случилось. Что там случилось? С кем там случилось?
- До! Доркас. Где она? Что с ней? - Лили открыла глаза. Она даже попыталась приподнятся в инстинктивном порыве защищать подругу. Подругу, которая осталась там. Подругу, которую Лили не смогла защитить, наивно полагая, что любых сражений можно избежать. Её маленьку, беззащитную Доркас. Доркас, которая краснеет и заикается, если кто-то отпускает в её адрес что-то неприятное. Доркас, которая не умеет стоять за себя. И она осталась один на один с ними. От мыслей о том, как звери в балахонах нападают на её хрупкую девочку, Лили бросило в еще больший жар. По щеке, раскаленной лавой, спустилась слеза. По той самой щеке, на которой все еще лежала ладонь Джеймса. От руки исходило тепло. Приятное тепло, уютное такое. И на какой-то миг, Лили забыла обо всех чувствах, которые вызывал к неё этот человек - так сильно ей не хотелось чтоб он убирал руку. Буд-то это прекосноваение - спасительный спичечный мостик, который помогал ей держаться за этот мир - разрушь его, и рыжая вновь провалится в темноту, где её ждут.
- Поттер... - в горле пересохло. Она судорожно облизала обветрившиеся губы - что ты тут... - она наконец посмотрела на него и заметила все. И фингал, и ссадины и помятый вид. - это были они? - не стоит уточнять, он и так все поймет. Он явно сражался с кем-то, и нужно быть полностью идиоткой, чтоб не догадаться с кем. Эванс отнюдь не была идиоткой. Но что он делал здесь, посреди больничного крыла, с его чудовищно нежным прикосновением к её лицу? Знает ли он, что спас её?
Одна вещь, помимо прочих не давала Лили покоя. Последнее, что она помнит - "Сектумсемпра". Это сказал один из тех, в масках. Она слышала это заклинание. Но не от профессора Флитвика, или профессора Уорингтона. Это заклинание было придуманно одним из учеников. Того, кто звался её лучшим другом. Северус придумал его год назад, и поделился с Лили. Когда он показал на слизняке, что оно делает, Лили стошнило. Теперь она знает, что чувствовал тот слизняк. Еще тогда, она была напуганна до смерти, тем, что творилось у него в душе, рождая столь темную магию. Он был совсем не тем мальчиком, которого она знала, которого любила. Он был переполнен ненавистью и злобой. "От врагов", сказал он ей тогда. И вот теперь, она лежит в больничном крыле, испытав на себе это заклинание. Его знали только они вдвоем. Неужели она теперь его враг? Неужели он стоял там в корридоре? Неужели он мог сделать с ней такое? Тогда, когда она лежала там, не имея воли пошевилить хотя бы мышцей лица? Она не хотела верить. Она боялась верить.

Боль скапливалась в малюсиньких точечках-клеточках, из которых расходилась паутинками нервных окончаний, опутывая, оплетая все тело. Она была какой-то слишком нереальной для одной маленькой девочки, но все же всецело ощутимо её. Сердце яростно пульсировало в ушах, требуя милости. Требуя покоя. В такие моменты, люди думают о смерти, как о подарке небес. Или может не в такие? Может все было минутой, секундой прежде, растянувшейся в глупые часы, когда все происходило - кровь бурлила и изливалась из мириадов тонких порезов, исчертивших её тело? Мысли, воспоминания того, что помнить нельзя, то, на что мозг частенько накладывает право вета, амнезию, прячась за неё, как за фанерку. Но не сегодня. Не с ней. Она-то помнила. Помнила, как летела через корридор, помнила, как не могла пошевелить ни единым мускулом, буд-то находясь под гигантской дозой местного наркоза, наложенной на все тело. И только зрачки бешенно вращались, как у страшной куклы-Гудвина из старой детской сказки. Он даже не двигался, он плыл. В страшной маске и балохоне. Надвигаясь на неё, подобно туче, дабы выпустить разящую молнию из окончания волшебной палочки, практически пропевая роковое заклинание. Такое идеальное совершенное Зло. Располосовавшее её ради забавы, шутки ради. А потом кровь. И она думала, что умрет.
Но голос спас её. Он всегда спасал её, хоть она и не замечала. А теперь он тут, и держит её руку, таким хозяйским захватом. Наглым и самоуверенным, как и он сам. И ей бы возмущаться, инстинктивно, на автомате. Но сил для борьбы не было. Она даже попыталась по привычке выдернуть руку. Не потому что даже не приятно. Просто она всегда так делала с ним. С этим наглым глупым мальчишкой, решившим тысячу лет назад, что она только его. Не спрашивающим разрешения, просто берущим то, что ему хочется. А она не хотела быть тем, что ему хочется. Боялась, что станет для него простым трофеем, метлой, на которой отлетали и бросили в пыльный чулан, просто потому, что теперь есть новая, лучшая модель. Страшно это - быть в чулане. Но вот в чем штука - руку выдернуть рыжая не могла. малейшее движение отзывалось гулом в голове и вспышкой огня по всему телу.
А он что-то вещал. Про преступления и наказания. Как по Достоевскому. И в голове вспыхнуло, что если он как-то узнал, если смог залезть к ней в голову... Он же видел ту книжку. Она давала ему тот затертый учебник по зельям, который одалживал ей Северус. Он сложил бы два и два. И возможно, даже получил цифру максимально приближенную к четырем. Да если и каа всегда у него все же вышло десять! На лице читалисьявные признаки стычки.
- Что ты натворил? - её пальцы медленно, но верно расцеплялись с его пальцами. Как вода во время отлива обтекает камни и движется назад, в безбрежность одиночества. Пальцам стало холодно и неуютно. Но такова расплата. Она так решила, а теперь плавно собирала их, поджимала в малюсенький кулачок. Малюсенький, по сравнению с его ручищей с разбитыми костяшками. - Что ты натворил, Поттер? Во что ты вляпался, дурья твоя башка? - шептала она, опасаясь самого худшего. И вот Эванс вдруг стало страшно за всех. За того, на кого она уже сама мысленно "повесила" нападение, и за эту здоровую детину, не сумевшую совладать с темпераментом. Она представляла, как плохо все выглядело. Она знала, на что он мог быть способен, тем более в состоянии аффекта. Каким бы дуралеем он не был, Поттер был чертовски сильным магом. - Пожалуйста, милый, хороший мой идиот, скажи что ты не сделал ничего, за что тебя заберут в Азкабан...